Без малого 40 лет Владимир Легчилин занимался на ПО «Старт» отработкой и сопровождением конструкторской документации по специзделиям. Был удостоен звания «Заслуженный конструктор РФ». Насколько важен для страны надежный ядерный щит, Владимиру Андреевичу объяснять не надо. Ему было 2 года, когда началась Великая Отечественная война.
«Пан, дай бон-бон»
Уже 24 июня 1941 года его отец ушел на фронт. В Смоленске с маленьким Володей остались мама и дед. Семья пыталась уехать в деревню, и это стало первым смутным воспоминанием Владимира Андреевича о войне: «Толпа народу, гул самолетов, ржание встающих на дыбы лошадей и разговоры взрослых, что впереди дороги перекрыты и надо возвращаться». В этой круговерти деда ранило: осколком выбило зубы и обезобразило лицо.
Вернувшись в Смоленск, они поселились в дедушкином доме. Как-то по улицам пронеслось: «Немцы!» Володя просунул голову в приоткрытую калитку и увидел человек шесть военных. Один из них поймал курицу и тесаком отрубил ей голову.
Вскоре прошел слух, что некрещеных будут уничтожать. Фашисты организовали гетто. Согнали в него всех евреев, а потом убили. Володя был черноволосым, смуглым, да еще и некрещеным. Мама отвела его в церковь и после обряда велела, не снимая, носить крест поверх рубахи.
Немцы были разные. Ребятишки порой просили их: «Пан, дай бон-бон». Володя не знал, что «бон-бон» переводится с французского как «конфета», но тоже участвовал в этой игре, потому что солдаты угощали мальчишек леденцами. Осенью 1941 года вражеская пропаганда
твердила: «Москва капут!» А один немец, оглядевшись по сторонам, поманил мать Вовки пальцем и тихо сказал: «Матка, Москва нихт капут».
«Фатер нихт! Матка зеен!»
Питались в оккупации скудно – тем, что сами вырастили на огороде. Толкли семена конопли и в выделившееся масло макали картошку. Володе в этом блюде не нравились ни запах, ни вкус. Летом 1942 года семья кроме овощей посадила возле дома ячмень. Его снопы молотили во дворе на площадке, выстланной кирпичами. Мелкая крошка от них попадала в зерно, а потом в муку. «Мам, хлеб хрустит, зубам больно», – жаловался Вова. Мама советовала: «А ты зубы сильно не сжимай». Она и так проявляла чудеса изобретательности: сушила очистки картошки, молола их на самодельной ручной мельнице. Там же перемалывала ячмень и добавляла его в тесто, подсыпав немного муки.
Как-то немцы увидели, как мать с дедом молотят ячмень, и решили их сфотографировать. Владимир Андреевич вспоминает: «Немец говорит: «Фатер, зеен!» («Отец, смотри!») и показывает деду рукой на объектив. «Фатер» поворачивает к нему обезображенное лицо с выбитыми зубами. Фашист сразу замахал руками: «Фатер нихт! Матка зеен!» Он хотел показать отсталую Россию, но ужасы войны предпочел оставить за кадром».
«Ушел! Ушел!»
Смоленск – крупный железнодорожный узел, поэтому его постоянно бомбили. Во время немецкой оккупации – «сталинские соколы», а после освобождения – фашисты. Бомбежки запомнились Володе воем сирен, разрывами бомб и зенитных снарядов. В соседском доме был большой погреб, и во время атаки в нем прятались три или четыре семьи. Подростки не спускались: стояли на лестнице, высунув головы, следили за лучами прожекторов, которые пытались осветить советские самолеты, чтобы их легче было сбить. И сверху лестницы звучало: «Эх, поймали!» Потом: «Ушел! Ушел!»
Смоленск наш!
Освобождали Смоленск в сентябре 1943 года. Семья Володи перебралась жить на другую улицу. Дома там располагались хаотично, поэтому обозленные немцы перед отступлением не стали тратить время и поджигать каждый двор отдельно. А вот набережную, где постройки стояли компактно, сожгли полностью, включая и дом деда.
Во время оккупации город был почти полностью разрушен: уцелели окраины да частный сектор. Там находили приют оставшиеся без крова. С семьей Володи сначала жили родственники, потом солдаты, строившие переправу через Днепр, затем женщина с мальчиком из Ленинграда.
После освобождения Смоленска жить стало немного легче. Хоть и по карточкам, нерегулярно и с большими очередями, но начали выдавать хлеб и другие продукты. Пришло письмо от отца с фронта. Он был жив-здоров и даже не ранен.
А вот бомбежки в городе продолжались. Последняя из тех, что запомнилась Володе, была летом 1944 года. Мама лежала в больнице, дед дежурил на работе. Боясь, что их завалит, Вовка с родной тетей ползком выбрались на улицу. Бомба упала буквально в 200 метрах от них, разрушив угол соседского дома. Оправившись от испуга, они спрятались в борозде на огороде, где и встретили рассвет. Утром стало известно, что дед погиб. Во время налета он мог спрятаться, но не покинул свой пост.
Победный салют
Из-за воспоминаний об этой страшной бомбежке Володя не увидел стихийного салюта в знак окончания войны. Ночью, когда весть о победе достигла Смоленска, началась стрельба. Палили на радостях из всех видов оружия. Мама разбудила Вовку: «Посмотри, как красиво!» Но он лишь буркнул: «Опять бомбят», – и натянул одеяло на голову.
Последним тяжелым напоминанием об ужасах войны для Владимира Андреевича стала публичная казнь военных преступников. Трибунал приговорил к повешению начальника смоленского гестапо и еще 10 организаторов массовых расстрелов. Приговор привели в исполнение прилюдно, на базарной площади. Мама не пустила сына на казнь, но вечером он все же сбегал посмотреть. И пожалел об этом.