Про работу в зоне СВО рассказал военкор Александр Коц

Форум современной журналистики «Вся Россия – 2023» дал возможность нам, его участникам, не только приобрести новые профессиональные навыки, но и пообщаться с коллегами, которых мы хорошо знаем благодаря их работе на центральных телеканалах и в газетах. На наши вопросы о работе в зоне СВО ответил военкор «Комсомольской правды» Александр Коц.

– Александр Игоревич, были ли у Вас сомнения, чью сторону принять?

– В 2014 году мы еще пытались играть в объективность. Я даже посылал запросы в штаб украинской антитеррористической операции с просьбой разрешить мне поработать на их рубеже. Но Украина сама сделала меня стороной конфликта. В мае 2014 года мне запретили въезд туда на 5 лет. На самом деле, я бы и без этого сделал выбор. Сделал то, чего не должен делать журналист, как нас учат на журфаке. Он должен парить над схваткой, быть объективным. Но это не та история.

Можно парить над схваткой в Ливии. А тут в беде оказались люди кровно родственные. Они того же генетического и культурного кода, что и ты. Они читали те же книжки, смотрели те же фильмы, говорят на том же языке. И их начинают бомбить. В 2014 году один доброволец из Сербии сказал: «Очень просто понять, на правильной ты стороне или нет. Посмотри, с какой стороны гибнут дети». Тогда гибли дети Донбасса. Я принял их сторону. И никаких сомнений с начала СВО – правильно мы ее начали или неправильно – у меня не было.

– Со стороны Украины Вам угрожают?

– В свое время я собирал самые изощренные проклятия, которые посылали в мой адрес. Совсем не обращать внимания на угрозы не получается, когда публикуют личные данные всей моей семьи вплоть до кода нашего домофона. Конечно, моя жизнь немножко изменилась. Есть  меры безопасности, которые я применяю ежедневно, а то и пару раз в день. Но это не значит, что я буду меньше работать на фронте, меньше писать репортажей.

Запугать… Все убийства и попытки убийства журналистов и лидеров общественных движений были направлены на то, чтобы нас запугать, чтобы мы замолчали. Но у меня такое ощущение, что эти трагедии дали обратный эффект.

– Что на войне самое страшное?

–Меняется СВО, и работа журналиста в зоне боевых действий меняется. Сначала была артиллерия. Такого объемного ее применения я нигде не видел за 20 с лишним лет работы в разных частях света. Сейчас появилось большое количество кассетных боеприпасов и дронов. Не скажу, что они вносят деморализующий эффект, но они серьезно влияют на то, как ты исполняешь свои обязанности.

Кассетные боеприпасы  украинская сторона применяла с самого начала конфликта. Я два месяца жил в Харьковской области. Утром и вечером был обстрел РСЗО «Ураган». Главное – не оказаться в это время на улице. А уборная стояла отдельно. И у нас даже шутка была: 50 раз сходить в уборную – это медаль «За отвагу», 100 раз – орден Мужества.

Сейчас применяются другие боеприпасы, их много и они увеличивают количество потерь. Если раньше мы перемещались перебежками от позиции к позиции, то сейчас вся эта беготня минимизируется. Но ходить все равно приходится много. На транспорте заезжать на передовую даже ночью – это привлекать к себе внимание, поэтому идем по 10–15 км и столько же обратно.

Для меня сейчас самое страшное – дроны. Я работал на купянском направлении буквально месяц назад и такого столпотворения не видел никогда нигде: в небе постоянно находится с десяток дронов, и ты каждый считаешь своим, что он полетит в тебя. Ты видишь, как они атакуют позиции справа, слева, прячешься от них по кустам – это штука неприятная.

– Как настроение на фронте?

– На купянском направлении люди воспряли, потому что они почувствовали вкус победы, поняли, что могут не только сидеть в глухой обороне под обстрелами. Они могут и наступать. Это очень важно.

Появился спортивный интерес у тех, кто стоит на запорожском направлении – поохотиться на «Брэдли», на «Леопрады», показать свое умение в контрбатарейной борьбе. Бойцы не унывают. И мобилизованные уже ничем не отличаются от контрактников. Это матерые рексы. Многие там нашли себя. Они к гражданской жизни уже и не хотят возвращаться.

Но людям нужна определенность – им самим, их семьям – как долго все это продлится. Хочется знать конкретные сроки. Все понимают, что назад дороги нет. Говорят: «Нам уже надоело сидеть в обороне. Когда нас пошлют вперед? Хотим наступать, чтобы поскорее это закончить».

– Были удивительные встречи?

– Их много. Я встречал миллионера с Рублевки, который бросил свой бизнес, возглавил кавалерийский дивизион, на свои деньги оснастил его по последнему слову техники, снабдил закрытой связью и накупил мощных беспилотников. Воюет.

Я знаю человека, который 20 лет жил за границей на две страны – в Великобритании и Арабских Эмиратах. Сейчас он возглавляет штурмовой отряд одной из десантных дивизий.

Парень увлекался на гражданке дронами, участвовал в спортивных соревнованиях. И понял: здесь его навыки могут пригодиться. Пошел и теперь дронами воюет.

И очень много чиновников. Депутаты региональных загсобраний, сотрудники мэрии. Многие на командирских должностях: опыт управления нужен и там. И у них получается. Это удивляет.

Или вот характеры. Парень в одиночку под Кременной взял опорный пункт противника. А мой товарищ из Тульской воздушно-десантной дивизии! Ему оторвало ногу, но он продолжал прикрывать людей, которые отходили на Запорожье. Вытащили его, слава Богу. Сейчас восстанавливается. Говорит: «Я бы ни за что не подумал, что смогу так себя повести.Кажется, махнул бы рукой и деру дал. Нет, остался и сражался до последнего». Порой на войне люди раскрываются неожиданно даже для себя.

– Насколько близко к сердцу принимаете судьбы ребят?

– Когда работаешь на войне, ты должен через себя пропускать все истории, иначе не сделаешь репортаж, который вызовет отклик. Но я стараюсь слишком к сердцу это все не принимать: чересчур много для одной не очень здоровой психики.

У меня была серьезная прививка. Как-то девушка с журфака делала курсовую по военкорам. У нее в анкете был вопрос «Самая страшная командировка». И 9 военкоров из 10 ответили: Бислан, 2004 год. Десятому просто повезло – он там не был. Тогда у меня еще старшей дочке было года 3, и я, как отец, все это спроецировал на себя, а этого делать нельзя. После той командировки восстанавливаться психологически было тяжело. Но после нее мне уже ничего не страшно. Я не погружаюсь глубоко в это горе. Моя задача – показать весь страх войны, насколько она беспощадна, насколько перед ней беспомощны люди. И при этом показать героизм наших парней.

Мы когда-то читали в советской военной прозе о героизме наших дедов, смотрели фотографии Халдея. Сейчас это все ожившие картинки. Ты залезаешь в окоп – там ничего за 80 лет не изменилось. Те же землянки, блиндажи, буржуйки, провода полевых телефонов протянуты. И встают те же самые характеры, те же люди, которые для тебя были чем-то книжным, литературным, а тут они перед тобой живые. Конечно, к таким людям привязываешься и терять их тяжело. Но СВО – это уникальный кладезь историй, судеб. Туда обязательно надо ехать и рассказывать о том, что видишь.